Сценарии мультфильмов
К р о т и я й ц о
(киностудия “Союзмультфильм”, 1987 г. режиссер В.Пекарь)
Крот, как и все кроты на свете, был от рождения слеп. А потому он носил темные очки и, хотя брел буреломом без всякого разбора, все же постукивал перед собой палочкой.
Пересекая тропинку, Крот задел лежавшее на ней яйцо. Оно завертелось, и из него раздался возмущенный вопль:
— Нельзя ли поосторожней?!
— Миллион извинений, — Крот прилежно шаркнул лапкой и остановился. Ему очень хотелось поддержать беседу. — Кхе-кхе, как тесен мир.
В яйце поерзали и согласились:
— Действительно, мир очень тесен.
— Да-да, — Крот старался понравиться собеседнику и даже поправил челочку над очками. — Скажите, а как, по-вашему, выглядит этот мир?
— Обыкновенно. — В яйце, которое перестало, наконец, вертеться, удивились такому наивному вопросу. — Мир — это яйцо.
— Да-да, мне говорили. Но правда ли, что он вертится? Не могу поверить!
— И все-таки он вертится! — уверенно отозвались из яйца и честно добавили: — Иногда. Вот только что, например, вертелся. А теперь перестал.
— Как это неожиданно! Как интересно! — тонко польстил собеседнику Крот и не без трепета перешел к самому главному вопросу: — Но неужели... неужели этот мир ярок и прекрасен?
— Ну, это врут! — авторитетно заявили из яйца.
— Я так и думал!
— Скажу больше: в нем очень темно и неудобно.
Это замечание повергло Крота в истинный восторг:
— А ведь я им говорил! Я им всегда говорил! — Расчувствовавшись, Крот заходил взад-вперед. — Да-да! Именно! Темно и неудобно! И главное неудобство от того, что все время испытываешь голод!
— Это точно. Все время! — согласились в яйце и снова там поерзали.
Яйцо с легким треском рассекла трещина. Этот звук встревожил Крота. Он бросился к яйцу, поспешно обнюхал его и в доли секунды отправил в рот.
— Мда, — изрек Крот после паузы и облизнулся. — Но знаете, этот мир не так печален, когда наконец отыщешь в нем родственную душу, которая, как и ты, смотрит не поверх вещей, а в самый корень.
Из большого разлапистого корня Крот выковырнул жучка, но тот с гневным жужжанием умчался прочь. Облизав конец своей палочки, Крот со вздохом произнес:
— Ну-с, мне, к сожалению, пора. Был очень рад нашему знакомству.
Ответа не последовало.
— Мой друг, где вы?! — Крот сделал несколько осторожных шагов, прислушиваясь к тишине. — Как все-таки печален этот мир. Найти друга — и сразу потерять!
Он сокрушенно вздохнул и окунулся в поле янтарных одуванчиков.
Малиновка и Медведь
(телеобъединение “Экран”, 1984 г. режиссер Н. Лернер)
Ни птичьих голосов -- Ворона не в счет -- ни шелеста листьев в осеннем лесу. Одно заунывное завывание ветра. Ни ягод на кустиках, ни грибов -- одна только прелая листва. Бродил в ней, вынюхивал что-то Медведь, вдруг слышит вздох -- не громче мушиного. Разгреб он листву, видит -- птичка, Малиновка. Сидит ни жива, ни мертва.
Дыхнул на нее Медведь отогреть поскорей, а она завалилась на бок, не шевелится даже. Пришлось ее в лапу взять -- с коготок оказалась пичужка! Комарика ухватил на лету и в клюв ей засунул.
Поперхнулась Малиновка, но глаз приоткрыла. Следом перышки стала пушить. Вдруг головку назад запрокинула да как запоет:
-- День светел,
задира-ветер
давно притих!
День синь,
день тих!
Огляделся Медведь. Небо -- в тучах, а ветрище такой, что вот-вот эту самую птаху с собой унесет. Говорит:
-- Ты кругом погляди!
Так и сделала птичка, повертела головкой и опять за свое:
-- С веток веет
весны привет!
Удивился Медведь:
-- Ведь зима на носу!
А она -- не ему, в никуда да как звонко:
-- Цвет лип
день длит!
-- Ну ты эта... вообще! -- и на ветку ее усадил, чтобы нервы себе зря не портить.
И пошел, и ушел бы. Тут слышит -- Лиса:
-- Эти песни, о, нет, не для толстокожих! -- и свистит, будто тоже умеет, и вкрадчивым шагом -- к Малиновке.
И пичуга -- ума-то немного, уму в ней и негде-то быть! -- на шажок, а поближе к Лисице придвинулась.
Развернулся Медведь, сгреб Малиновку с ветки:
-- Ладно, и мы кой-чего понимаем! -- и ушел вместе с птичкой.
Дождь унялся. Все листья с деревьев отбил и унялся. Тихо стало в лесу. Сладко спать в эту пору. А только с такой квартиранткой навряд ли заснешь. Он и левую лапу сосал, он и правую, левой ухо себе прикрывая. А птичка на луну ущербную уставилась и знай свое:
-- Пришел июнь.
В листве уют!
Красит лес
ягод блеск,
ягод блеск,
песен плеск.
-- Цыть мне! -- к полуночи гаркнул Медведь, и от этого окрика два последних дубовых листа затряслись и упали. Один -- на Медведя, другой -- на Малиновку. Тут она и затихла. Ненадолго -- до первой зари.
Сизый туман еще спал в траве и кустах, а она уже снова затеяла:
-- День тих, день синь!
-- Та-ак! -- Медведь потянулся. -- Молчать ты не можешь -- ладно, сам тебе сочиню. Песню, значит...
Притихла Малиновка -- ждет. А Медведь губами почмокал, темя поскреб:
--
Чик-чирик, то есть эта!.. -- и в такую вот рань из берлоги полез. -- Жди! Я скоро!А вышло, весь день пробродил -- под косым, точно заяц, дождем -- в поисках одних бесполезных рифм. Кисть калины сорвал, от задумчивости в пасть сунул:
-- Тьфу, гадость! Ягод блеск, песен плеск!
И опять по лесу закуролесил.
Возвратился он только впотьмах -- не пустой, паутину жиличке принес всю в жучках и комариках. Встрепенулась Малиновка. А Медведь свой гостинец завел за спину:
-- Значит, так, -- говорит. -- Такие слова:
Из берлоги шасть --
кругом грязь,
ветрище по морде хрясь!
Одна корысть:
чё бы сгрызть?
-- и немного смущаясь добавил: -- Вот такая вот песенка вышла. А ну, ты теперь спой!
Кивнула Малиновка, головку вскинула:
-- День светел,
задира-ветер
давно притих!
-- Ах ты, чувырла, приживалка, дрянь! -- схватил Медведь сук покорявее. -- Ветрище! Холодрыга!
От испуга взвизгнула Малиновка и упорхнула -- темно, не разглядеть куда.
Проорал Медведь -- может, вслед ей , а может, и просто в голые ветки:
-- Одним ртом меньше! -- и в берлогу полез.
А тут как раз снег пошел -- первый, густой, лохматый. Зевнул Медведь, подгреб под голову листвы побольше... Хорошо засыпать в снегопад -- крепко, сладко, покойно, до весны.
Только вышло иначе. И полдня не прошло -- заходил сугроб ходуном. Вылез из него Медведь. От яркого солнца морду сощурил и щелочками глаз стал вокруг глядеть. След Вороны -- нашел. След Лисицы -- увидел. А меленьких птичьих -- нигде не видать.
Ходил, бродил, у болота едва в трескучем льду не увяз. Вдруг слышит -- знакомое:
-- День-день-день синь-синь-синь...
Разгреб он лапами кусты, так и есть -- Малиновка -- в комочек на ветке съежилась и звенит, как от ветра.
Громыхнул ей Медведь:
-- Ну ты, гулена! Домой собираешься?
А Малиновка только головку поглубже втянула. Когда же он с деревьев начал ветки срывать, оба глаза от страха прикрыла...
Много веток Медведь наломал, и из тех, что потоньше, стал гнездо вить. Ворона такое увидела, чуть с сосны не упала. А он знай себе -- вьет и ворчит:
-- Я вот сейчас из берлоги шасть, пусть снег, пусть не грязь, а ветрище по морде все равно хрясь! А она тут, понимаешь! Декабрь же! Холодрыга!
Какое-никакое гнездо, а все-таки сплел. Из-под снега иголок наскреб, на дно уложил, поверх -- Малиновку сунул. А она вдруг как запоет -- и угреться ведь еще не успела:
-- Не тогда, когда уют,
не когда все гнезда вьют --
мой май --
когда пою!
-- Ах, май! -- заревел Медведь. -- Май?! -- обхватил березу, на которой гнездо ей устроил да и вырвал дерево с корнем. -- Декабрь! Ветрище! Холодрыга!
И осину свалил, и дубок. На сосну навалился, а Ворона ему -- с верхней ветки:
-- Декарр-брь! Декарр-брь!
Огляделся Медведь, снегом морду отер:
-- А про апрель можешь?
-- Так ведь декарр-брь же! -- изумилась Ворона. -- Декарр-брь!
-- Сам знаю! -- и к берлоге побрел через поваленные стволы.
Но откуда быть сну -- так, дремота одна и кошмары.
В кошмарах капли меда, которые летели было прямо в пасть Медведю, превращались вдруг в маленьких птичек и с визгом улетали неведомо куда.
Сквозь дремоту Медведь и расслышал -- то ли выла Лиса, то ли пела:
-- День светел и уж как тих, а иней синь! Извини, я всех слов не запомнила.
-- Кхе-кхе-день, -- отвечала Малиновка. -- Кхе-кхе-синь.
-- Я не слышу! -- кричала Лиса. -- Ты могла бы поближе...
Тут Медведь заревел:
-- Песни петь?! Вместе? Хором? -- и наружу полез.
А Лиса уже в лапах пичужку держала:
-- Мы тихонько, вполголоса, -- а сама от волнения рыжим хвостом так и бьет.
Подцепил он Лису за загривок, Малиновку выхватил. А пичужка и не дышит почти. Поднес ее Медведь к самому уху, вдруг слышит сиплое:
-- Про июнь.
Сморщил морду Медведь:
-- Ладно, пой про июнь.
А Малиновка еще тише:
-- Не могу. Ты спой.
-- Ну ты эта... вообще! -- и осел на пенек. -- Там где, что ли, про ягод блеск?
Закивала Малиновка, а может, и просто закашлялась.
-- Пришел июнь! В листве уют! -- вывел басом Медведь, вкус калины вдруг вспомнил и сплюнул. -- Ладно! Дома спою! -- птичку к шерсти прижал и -- обратно в берлогу.
Тут Лиса наконец осмелела:
-- Хи-хи-хи!
И Ворона с сосны:
-- Кхи-кха-кха!
Всю зиму и просмеялись. Только услышат, как мурлычет под снегом Медведь: “Пусть грязь, пусть хрясь”, а Малиновка -- нежным голосом: ”Мой май, когда пою” -- так обе за бока и хватаются.
А весна пришла -- что же? -- весной все поют. И Ворона гнездо вить стала -- тоже запела:
-- Орет орава,
корр-пит дубрава!
Корр-пит орава,
орет дубрава!
Иными словами, много песен в весеннем лесу. И тут с Вороной нельзя не согласиться.
Памяти Александра Федулова
Д Е Н Ь Р О Ж Д Е Н И Я
(сценарий ждет своего режиссера)
Незнакомое крупное семечко уворачивалось от нее, совершая хитроумнейшие зигзаги. Сначала Курица металась за ним по двору, а потом, едва не расплющив хребет, вылезла из-под ворот и — растерялась, увидев широкую пыльную дорогу и летящего низко над ней Грача.
По тому, что Грач летел неровно, а уже знакомыми ей зигзагами, она вдруг все поняла и, воскликнув: “Мое! Не трожь!” — опрометью бросилась следом.
Будто печная труба, дорога дымилась белой пылью, и ничего-то в ней было не разглядеть, кроме Грача. За ним теперь и бежала Курица, кося вверх то левым, то правым глазом. Бежала молча, все пререкательства оставив на потом, но все равно больше и больше отставая.
— Чего это? Нечего! Не уступай, Ряба! — подбадривала она себя. — Из принципа, да, из принципа-цыпа-цыпа! — и заметалась, забила крыльями и совсем потерялась в разбушевавшейся пыли.
От волнения она вынула из-под крыла два небольших пестрых перышка и подумала вдруг: “Ой, не к дождю ли?”. Дождя не было целое лето. И для верности выдернув третье перо, Ряба твердо решила: “К дождю!” — и уставила вверх круглый желтый глаз.
В белесом от пыли небе зигзагами летел Грач.
— Мое! — всполошилась Ряба, когда Грач на мгновение завис над степью и стремительно бросился вниз. — Мое-е! — кричала она, отталкивая лапами сухую, растрескавшуюся землю, но крылья теперь прижимала к бокам, боясь заблудиться в пыли.
— Несешься? — догнал ее звонкий голос.
— Несусь, — оглянулась Ряба.
— И какова яйценоскость? — с лысой кочки спросила Мышь.
— Тьфу! — сухо сказала Ряба и побежала в степь — туда, куда упал Грач.
Мышь, не спросясь, увязалась следом:
— А с чего это ты в бегах? Или в суп тебя определили? Я и сама ведь была домовая. А потом вдруг чувствую: воли хочется, воли! Ты оглядись, это все ведь — мое!
— Мое! — закричала Ряба, увидев, как Грач разевает клюв.
От неожиданности Грач вздрогнул, а зернышко, оставшееся без присмотра, бросилось к земляной расщелине и юркнуло вниз.
— Выходи! — закричала Ряба, просунув в расщелину клюв. — Считаю до одного!
— С какой такой стати оно ваше? — наконец выдохнул Грач.
— И ведь себя поперек уже шире! Ее на убой, не иначе, кормили. Я-то вижу! — пискнула Мышь.
— Пять, четыре, три, два, один! — и, выхватив из земли клюв, Ряба стала копать ее узловатыми быстрыми лапами.
Грач яростно ринулся ей навстречу, разрывая землю то клювом, то крыльями.
— Э-э-э! — тоненько взвизгнула Мышь. — Поле-то, между прочим, мое! — и, выпустив все коготки разом, ушла в землю по самые уши.
Туча вздыбленной ими пыли надолго закрыла солнце и небо. Когда же пыль немного рассеялась, Грач подозрительным взглядом ощупывал Курицу, Курица — Мышь, а та суетливо обнюхивала поперек и вдоль перекопанную землю.
— Надо же! Оно — там! — приложив к ней ухо, пискнула Мышь.
— Чем умирать без всякого толка там, не лучше ли здесь и с пользой? — дрогнувшим голосом выкрикнул Грач. — Мне завтра улетать!
— Молчит! — возмутилась Мышь. — Слышит и молчит!
— А ему что? Ему плевать на нас! — сказала Ряба, хмуро глядя в землю.
— И мне на него плевать. Тьфу! — Грач попробовал исполнить задуманное, но из этого ничего не вышло.
— Тьфу! — сухо выдохнула Ряба. — Вот черт!
— У самой дороги, — радостно вспомнила Мышь, — есть небольшая лужа. Правда, она немного гнилая...
— Ему же хуже! Веди! — закричала Ряба.
— Лично я хочу одного, — уже на лету объявил Грач, — просто плюнуть ему в глаза.
— Да! Из принципа! — сквозь одышку кивала Ряба. — Вот из принципа-цыпа-цыпа! — и растерянно закружилась, едва не сбилась с пути, но до лужи все-таки добралась и следом за всеми спешно хлебнула зеленоватой горькой водицы.
К перекопанному ими клочку земли Курица, Мышь и Грач неслись наперегонки. И почти одновременно выплюнув припасенную воду, звонко выкрикнули:
— Тьфу!
— Тьфу! Пропади ты пропадом!
— Тьфу! — и от этого еще больше рассердившись, вновь отправились к придорожной луже.
Солнце смотрело им вслед усталым слипающимся глазом, когда Курица вдруг спохватилась:
— Ох, ведь ужин-то, ужин дают! — и, ни с кем не простясь, понеслась по дороге.
— Плюнуть, что ли, еще разок? — сладко зевнула Мышь и побрела к норе. — А, плевать. Плюну завтра.
— И за меня, пожалуйста, тоже! — пролетая над ней, крикнул Грач. Завтра он рассчитывал быть уже далеко.
Нежась в мягкой и влажной земле, семечко видело сон о дереве. Дерево звонко шумело высокой кроной и птичьими голосами. На земле в этот миг было так же черно, как и под землей. Как и в небе, в самой гуще которого были рассеяны звезды.